Перейти к содержанию


  • Гость
    Гость

    Рассказ "Аpkmyp-гончая собака"

    Рассказ "Аpkmyp-гончая собака" История появления его в городе осталась неизвестной . Он пришел весной откуда-то и стал жить. Он никому не надоедал, никому не навязувався и никому не подчинялся - он был свободен.



    Говорили, что его бросили приезжали весной цыгане.

    Другие говорили, что он приплыл на льдине в весеннее половодье. Он стоял черный среди бело-голубого крошева, один, неподвижный среди общего движения. А наверху летели лебеди и кричали: "Клинк-клонк!"

    Люди всегда с волнением ждут лебедей. И когда они прилетают, когда на рассвете поднимаются с разливов со своим великим весенним кличем "клинкер-кланк", люди провожают их глазами, кровь начинает звенеть у них в сердце, и они знают тогда, что пришла весна.

    Шурша и глухо лопаясь, шел по реке лед, кричали лебеди, а он стоял на льдине поджав хвост, настороженный, неуверенный, внюхиваясь и вслушиваясь в то, что делалось вокруг. Когда льдина подошла к берегу, он заволновался, неловко прыгнул, попал в воду, но быстро выбрался на берег и, отряхнувшись, скрылся среди штабелей леса.

    Так или иначе, но, появившись весной, когда дни наполнены блеском солнца, звоном ручьев и запахом коры, он остался жить в городе.

    О его прошлом можно только догадываться. Наверное, он родился где-то под крыльцом на соломе. Мать его, чистокровная сука из породы костромских гончих, низкая, с длинным телом, с раздулся животом, когда пришла пора, исчезла под крыльцом, чтобы сделать свое большое депо тайком. Ее звали, она не откликалась и ничего не ела, вся сосредоточена в себе, чувствуя, что вот-вот должно произойти то, что важнее всего на свете, важнее даже охоты и людей - ее обладателей и богов.

    Он родился, как и все щенки, слепым, был немедленно облизал матерью и положен поближе к теплому животу, еще напряженного от родовых схваток. И пока он лежал, привыкая дышать, у него все прибавлялись братья и сестры. Они шевелились, стонали и пробовали скулить - такие же, как и он, дымчатые щенки с голыми животами и короткими дрожащими хвостиками. Скоро все кончилось, все нашли по соску и затихли - звучало только сопение, чавканье и тяжелое дыхание матери.

    Так началась их жизнь.

    В свое время во всех щенков прорезались глаза , и они узнали с восторгом, что есть мир еще более велик, чем тот, в котором они жили до сих пор. У него тоже открылись глаза, но ему никогда не суждено увидеть мира. Он был слеп, бельма толстой серой пленкой закрывали его зрачки. Для него, слепого, настала горькая и тяжелая жизнь. Она была бы даже ужасной, если бы он мог осознать свою слепоту. Но он не знал, что слепой, ему не дано было знать. Он принимал жизнь такой, какой она досталась ему.

    Как-то случилось, что его не утопили и не убили, что было бы, конечно, милосердием по отношению к беспомощному, ненужному людям щенку. Он остался жить и претерпел большие мытарства, которые заблаговременно закалили и делали его тело и душу.

    У него не было хозяина, который дал бы ему убежище, кормил бы его и заботился о нем, как о своем друге . Он стал бездомным псом-бродягой, угрюмым, неловким и недоверчивым: мать, выкормил его, скоро потеряла к нему, как и к его братьям, всякий интерес. Он научился выть, как волк, так же долго, пасмурно и грустно. Он был грязный, часто болел, рылся на свалках возле столовых, получал пинки и ушаты грязной воды наравне с другими такими же бездомными и голодными собаками.

    Он не мог быстро бегать: ноги, его крепкие ноги, по сути, не были ему нужны. Все время ему казалось, что он бежит навстречу чему-то острому и жестокому. Когда он дрался с другими собаками - а дрался он множество раз за свою жизнь, - он не видел своих врагов, он кусал и бросался на шум дыхания, на рычание и визг, на шорох земли под лапами врагов и часто бросался и кусал впустую. < br />
    Неизвестно, какое имя дала ему мать при рождении: ведь мать, даже собака, всегда своих детей по именам. Для людей он не имел имени. Неизвестно также, остался бы он жить в городе, пошел ли бы сдох где-то в овраге, молясь в тоске своем собачьем богу. Но в судьбе его вмешался человек, и все изменилось.

    В то лето я жил в маленьком северном городе. Город стоял на берегу реки. По реке плыли белые пароходы, грязно-бурые баржи, длинные плоты, широкоскулие карбаса с загрязненными черной смолой бортами. У берега стояла пристань, пахла рогожей, канатом, сырой гнилью и воблой. На пристани этой редко кто сходил, разве только пригородные колхозники в базарный день и мрачные командировки в серых плащах, приезжали из области на лесозавод.

    Вокруг города по низким, пологим возвышенности раскинулись леса, могучие, нетронутые: лес для сплава рубили в верховьях реки. В лесах попадались большие луга и глухие озера с огромными старыми соснами по берегам. Сосны все время тихонько шумели. Когда же Ледовитого океана задувал прохладный, влажный ветер, нагоняя тучи, сосны грозно гудели и бросали шишки, которые крепко стучали о землю.

    Снял комнату на окраине, на верху старого дома. Господин мой, доктор, был вечно занят молчаливый. Раньше он жил с большой семьей. Но двух сыновей его убили на фронте, жена умерла, дочь уехала в Москву-доктор жил теперь один и лечил детей. Была у него одна странность: он любил петь. Тончайшим фальцетом он вытягивал всевозможные арии, сладко замирая на высоких нотах. Внизу у него были три комнаты, но он редко заходил туда, обедал и спал на террасе, а в комнатах было пасмурно, пахло пылью, аптекой и старыми обоями.

    Окно моей комнаты выходило в одичавший сад, заросший смородиной, малиной, лопухом и крапивой вдоль забора. Утром за окном возились воробьи, тучами налетали дрозды клевать смородину, доктор не гонял их и ягоду не собирал. На забор иногда взлетали соседские куры с петухом. Петух громко пел, вытягивая вверх шею, дрожал хвостом и с любопытством смотрел в сад. Наконец, он не выдерживал, слетал вниз, а за ним взлетали куры и поспешно начинали рыться возле смородиновых кустов. Еще в сад забредали коты и, затаясь у лопухов, следили за воробьями.

    Я жил в городе уже недели две, но все никак не мог привыкнуть к тихим улицам с деревянными тротуарами, с прорастает между досок травой , к скрипучим ступеням лестницы, к редким гудкам пароходов по ночам.

    Это был необычный город. Почти все лето стояли в нем белые ночи. Набережная и улицы его были негромко и задумчивы. Ночами возле домов раздавался отчетливый дробный стук - это шли редкие рабочие с ночной смены. Шаги и смех влюбленных всю ночь слышались спящим. Казалось, у домов чуткие стены и город, притаившись, вслушивается в шаги своих жителей.

    Ночью наш сад пах смородиной и росой, с террасы доносился тихий храп доктора. А на реке бубнил мотором катер и пел гнусавым голосом: ду-дуу ...

    Однажды в доме появился еще один обитатель. Вот как это произошло. Возвращаясь как-то с дежурства, доктор увидел слепого пса. С обрывком веревки на шее сидел, забившись между бревнами, и дрожал. Врач и раньше несколько раз видел его. Теперь он остановился, рассмотрел его

    во всех подробностях, пожевал губами, посвистал, потом взялся за веревку и потащил слепого к себе домой.

    Дома доктор вымыл его теплой водой с мылом и накормил. По привычке пес вздрагивал и поджимает во время еды. Ел жадно, спешил и давился. Лоб и уши его были покрыты побелевшими рубцами.

    - Ну, теперь иди! - Сказал врач, когда пес наелся, и подтолкнул его с террасы.
    Пес уперся и задрожал.

    - Гм ... - Произнес доктор и сел в кресло-качалку.

    Наступал вечер, небо потемнело, но не лозунг вовсе. Загорелись яркие звезды. Гончая собака лег на террасе и задремал. Он был худой, ребра торчали, спина была острой, и лопатки стояли торчком Иногда он открывал свои мертвые глаза, настораживал уши и вел головой принюхиваясь. Потом снова клал морду на лапы и закрывал глаза.
    Доктор растерянно рассматривал его, ерзал в качалке и придумывал ему имя. Как его назвать? Или лучше избавиться от него, пока не поздно? На что ему собака! Доктор задумчиво поднял глаза - низко над горизонтом переливалась синий блеском большая звезда.
    - Арктур? ... - Пробормотал доктор. Пес шевельнул ушами и открыл глаза.

    - Арктур! - Опять сказал доктор с забившимся сердцем. Пес поднял голову и неуверенно замотал хвостом.

    - Арктур! Иди сюда, Арктур! - Уже уверенно, властно и радостно позвал доктор.

    Пес встал, подошел и осторожно ткнулся в колени хозяину. Доктор положил руку ему на голову. Так для слепого пса исчезло навсегда никогда не произнесенное имя, которым назвала его мать, и появилось новое имя, данное ему человеком.

    Собаки бывают разные, как и люди. Есть собаки нищие старики, есть свободные и мрачные бродяги, есть глупо восторженные лжецы. Есть унижают, вымаливать подачки, подползает к любому, кто свистнет им. Извиваются, виляющие хвостом, рабски трогательные, они бросаются с паническим визгом прочь, если ударить их или просто замахнуться.

    Многое видел преданных собак, собак покорных, капризных, гордецов, стоиков, подлиза, равнодушных, лукавых и пустых. Арктур? Не был похож ни на одну из них. Чувства его к своему хозяину было необычным и возвышенным. Он любил его страстно и поэтично, возможно, больше жизни. Но он был умерен и редко позволял себе раскрываться до конца.

    Хозяина бывало минутами плохое настроение, иногда он был равнодушен, часто от него раздражающе пахло одеколоном. Но чаще всего он был добр, и тогда Арктур? Изнывал от любви, шерсть его становилась пушистой, а тело кололо как бы иголками. Ему хотелось вскочить и умчаться, захлебываясь радостным лаем. Но он сдерживался. Уши его распускались, хвост останавливался, тело обмякало и замирало, только громко и часто колотилось сердце. Когда же хозяин начинал толкать его, щекотать, гладить и смеяться прерывистым, ворк смехом - что это было за наслаждение! Звуки голоса хозяина были тогда протяжными и короткими, булькает и шепчет, они были сразу похожи на звон воды и на шелест деревьев и ни на что не похожи. Каждый звук рождал какие-то искры и смутные запахи, как капля рождает дрожь воды, и Арктур ??казалось, что все это уже было с ним, было так давно, что он никак не мог вспомнить, где и когда. Скорее всего такое же ощущение счастья было у него, когда он слепым щенком сосал свою мать.

    Вскоре я получил возможность ближе познакомиться с жизнью Арктура и узнал много интересного.

    Мне кажется теперь, что он как-то чувствовал свою неполноценность. На вид он был совсем взрослой собакой с крепкими ногами, черной спиной и рыжими подпалинами на животе и на морде. Он был силен и велик для своего возраста, но во всех движениях его чувствовалась неуверенность и напряженность. И еще морде его и всему телу была свойственна сконфуженно вопросительно. Он прекрасно знал, что все живые существа, окружающие его, свободнее и стремительнее, чем он. Они быстро и уверенно бегали, легко и твердо ходили, не спотыкаясь и не натыкаясь ни на что. Шаги их по звуку отличались от его шагов.

    Сам он двигался всегда осторожно, медленно и несколько боком. Часто многочисленные предметы преграждали ему путь. Между тем куры, голуби, собаки и воробьи, кошки и люди и многие другие животные смело выбегали по лестнице, перепрыгивали канавы, сворачивали в переулки, улетали, исчезали в таких местах, о которых он и не подозревал. Его же судьбой была неуверенность и настороженность. Я никогда не видел его идущим или бежит свободно, спокойно и быстро. Разве только по широкой дороге, по лугу и по террасе нашего дома. Но если животные и люди были еще понятны ему и он, наверное, как-то отождествлял себя с ними, то автомашины, тракторы, мотоциклы и велосипеды были ему совсем непонятны и страшны. Пароходы и катера возбуждали в нем огромное любопытство на первых порах. И только поняв, что ему никогда не разгадать этой тайны, он перестал обращать на них внимание. Точно так же никогда не интересовался он самолетами.

    Если не мог ничего увидеть, зато в чутье не могла с ним сравниться ни одна собака. Постепенно он изучил запахи города и прекрасно ориентировался в нем. Не было случая, чтобы он заблудился и не нашел дорогу домой. Каждая вещь пахла! Запахов было множество, и все они звучали, все они громко заявляли о себе. Каждый предмет пах по-своему: одни - неприятно, другие - безлично, третьи - сладко. Стоило Арктур ??поднять голову и понюхать в ту сторону, откуда тянул ветер, он сразу же чувствовал свалки и помойки, дома, каменные и деревянные, заборы и сараи, людей, лошадей и птиц так же ясно, как будто видел все это.

    Был на берегу реки, за складами, большой серый камень, почти вросший в землю, Арктур? особенно любил обнюхивать. Камень сам по себе пах неинтересно, но в его трещинах и порах надолго задерживались самые удивительные и неожиданные запахи. Они держались долго, иногда неделю, их мог выдуть только сильный ветер. Каждый раз, пробегая мимо этого камня, Арктур? Обращал к нему и долго занимался обследованием. Он фыркал, приходил в возбуждение, шел и возвращался, чтобы выяснить для себя дополнительную подробность.

    И еще он слышал тончайшие звуки, которых мы никогда не услышим. Он просыпался по ночам, раскрывал глаза, поднимал уши и слушал. Он слышал все шорохи за много верст вокруг. Он слышал пение комаров и зуд в осиное гнездо на чердаке. Он слышал, как шуршит в саду мышь и тихо ходит кот на крыше сарая. И дом для него не был молчаливым и неживым, как для нас. Дом тоже жил: он скрипел, шуршал, потрескивал, вздрагивал чуть заметно от холода. По водосточной трубе стекала роса и, накапливаясь внизу, падала на плоский камень редкими каплями. Снизу доносился невнятный плеск воды в реке. Шевелился толстый слой бревен в запанях около лесозавода. Тихо поскрипывали уключины: кто-то переплывал реку в лодке. И совсем далеко, в деревне, слабо кричали петухи по дворам. Это была жизнь, совершенно неизвестна и неслышная нам, но знакомая и понятная ему.

    И еще была у него одна особенность: он никогда не кричал и не скулил, напрашиваясь на жалость, хотя жизнь была жестока к нему .

    Однажды я шел по дороге из города. Вечерело. Было тепло и тихо, как бывает у нас только спокойными летними вечерами. Вдали по дороге поднималась пыль, слышались мычание, тонкие протяженные крики, свист плетей: из луков гнали стадо.

    Внезапно я заметил собаку, бежавшую с деловым видом по дороге навстречу стаду. По особому, напряженного и неуверенной бегу я сразу узнал Арктура. Раньше он никогда не выбирался за пределы города. «Куда это он бежит?» - Подумал было я и заметил вдруг в приблизиться уже стаде необычайное волнение.

    Коровы не любят собак. Страх и ненависть к волкам-собакам стали у коров врожденными. И вот, увидев бегущую навстречу темную собаку, первые ряды сразу остановились. Сейчас же вперед протиснулся приземистый палевый бык с кольцом в носу. Он расставил ноги, пригнул к земле рога и заревел, дергая кожей, выкатывая кровяные белки.

    - Гришка! - Закричал кто-то сзади. - Беги скорее вперед, коровы стали

    Арктур, ничего не подозревая, своей неуклюжей рысью двигался по дороге и был уже совсем близко к стаду. Испугавшись, я позвал его. С разбега он пробежал еще несколько шагов и круто сел, поворачиваясь ко мне. В ту же секунду бык захрипел, с необычайной быстротой бросился на Арктура и подцепил его рогами. Черный силуэт собаки мелькнул на фоне зари и шлепнулся в самую гущу коров. Падение его произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Коровы бросились в стороны, хрипя и с грохотом сталкиваясь рогами. Задние напирали вперед, все смешалось, пыль столбом поднялась. С напряжением и болью ожидал я услышать предсмертный визг, но не услышал ни звука.

    Между тем подбежали пастухи, захлопали кнутами, закричали на разные голоса, дорога расчистилась, и я увидел Арктура. Он валялся в пыли и сам казался кучей пыли или старой тряпкой, брошенной на дороге. Затем он зашевелился, встал и, шатаясь, побрел к обочине. Старший пастух заметил.

    - Ах, собака! - Злорадно закричал он, выругался и очень сильно и ловко стегнул Арктура кнутом. Арктур? НЕ закричал, он только вздрогнул, повернул на мгновение к пастуху слепые глаза, добрался до канавы, оступился и упал.

    Бык стоял поперек дороги, взрывал землю и ревел. Пастух стегнул его так же сильно и ловко, после чего бык сразу успокоился. Успокоились и коровы, и стадо не спеша, поднимая пахнет молоком пыль и оставляя на дороге Аир, двинулось дальше.

    Я подошел к Арктур. Он был грязный и тяжело дышал вывалив язык, ребра ходили под кожей. На боках его были какие-то мокрые полосы. Задняя лапа, отдавленными, дрожала. Я положил ему руку на голову, заговорил с ним, он не откликнулся. Все его существо выражало боль, недоумение и обиду. Он не понимал, за что его топтали и пороли. Обычно собаки сильно скулят в таких случаях. Арктур? Не скулил.

    Аpkmyp-гончая собака

    Аpkmyp-гончая собака

    История появления его в городе осталась неизвестной. Он пришел весной откуда-то и стал жить. Он никому не надоедал, никому не навязувався и никому не подчинялся - он был свободен.
    Говорили, что его бросили приезжали весной цыгане.

    - Другие говорили, что он приплыл на льдине в весеннее половодье . Он стоял черный среди бело-голубого крошева, один, неподвижный среди общего движения. А наверху летели лебеди и кричали: "Клинк-клонк!"

    Люди всегда с волнением ждут лебедей. И когда они прилетают, когда на рассвете поднимаются с разливов со своим великим весенним кличем "клинкер-кланк", люди провожают их глазами, кровь начинает звенеть у них в сердце, и они знают тогда, что пришла весна.

    Шурша и глухо лопаясь, шел по реке лед, кричали лебеди, а он стоял на льдине поджав хвост, настороженный, неуверенный, внюхиваясь и вслушиваясь в то, что делалось вокруг. Когда льдина подошла к берегу, он заволновался, неловко прыгнул, попал в воду, но быстро выбрался на берег и, отряхнувшись, скрылся среди штабелей леса.

    Так или иначе, но, появившись весной, когда дни наполнены блеском солнца, звоном ручьев и запахом коры, он остался жить в городе.

    О его прошлом можно только догадываться. Наверное, он родился где-то под крыльцом на соломе. Мать его, чистокровная сука из породы костромских гончих, низкая, с длинным телом, с раздулся животом, когда пришла пора, исчезла под крыльцом, чтобы сделать свое большое депо тайком. Ее звали, она не откликалась и ничего не ела, вся сосредоточена в себе, чувствуя, что вот-вот должно произойти то, что важнее всего на свете, важнее даже охоты и людей - ее обладателей и богов.

    Он родился, как и все щенки, слепым, был немедленно облизал матерью и положен поближе к теплому животу, еще напряженного от родовых схваток. И пока он лежал, привыкая дышать, у него все прибавлялись братья и сестры. Они шевелились, стонали и пробовали скулить - такие же, как и он, дымчатые щенки с голыми животами и короткими дрожащими хвостиками. Скоро все кончилось, все нашли по соску и затихли - звучало только сопение, чавканье и тяжелое дыхание матери.

    Так началась их жизнь.

    В свое время во всех щенков прорезались глаза , и они узнали с восторгом, что есть мир еще более велик, чем тот, в котором они жили до сих пор. У него тоже открылись глаза, но ему никогда не суждено увидеть мира. Он был слеп, бельма толстой серой пленкой закрывали его зрачки. Для него, слепого, настала горькая и тяжелая жизнь. Она была бы даже ужасной, если бы он мог осознать свою слепоту. Но он не знал, что слепой, ему не дано было знать. Он принимал жизнь такой, какой она досталась ему.

    Как-то случилось, что его не утопили и не убили, что было бы, конечно, милосердием по отношению к беспомощному, ненужному людям щенку. Он остался жить и претерпел большие мытарства, которые заблаговременно закалили и делали его тело и душу.

    У него не было хозяина, который дал бы ему убежище, кормил бы его и заботился о нем, как о своем друге . Он стал бездомным псом-бродягой, угрюмым, неловким и недоверчивым: мать, выкормил его, скоро потеряла к нему, как и к его братьям, всякий интерес. Он научился выть, как волк, так же долго, пасмурно и грустно. Он был грязный, часто болел, рылся на свалках возле столовых, получал пинки и ушаты грязной воды наравне с другими такими же бездомными и голодными собаками.

    Он не мог быстро бегать: ноги, его крепкие ноги, по сути, не были ему нужны. Все время ему казалось, что он бежит навстречу чему-то острому и жестокому. Когда он дрался с другими собаками - а дрался он множество раз за свою жизнь, - он не видел своих врагов, он кусал и бросался на шум дыхания, на рычание и визг, на шорох земли под лапами врагов и часто бросался и кусал впустую. < br />
    Неизвестно, какое имя дала ему мать при рождении: ведь мать, даже собака, всегда своих детей по именам. Для людей он не имел имени. Неизвестно также, остался бы он жить в городе, пошел ли бы сдох где-то в овраге, молясь в тоске своем собачьем богу. Но в судьбе его вмешался человек, и все изменилось.

    В то лето я жил в маленьком северном городе. Город стоял на берегу реки. По реке плыли белые пароходы, грязно-бурые баржи, длинные плоты, широкоскулие карбаса с загрязненными черной смолой бортами. У берега стояла пристань, пахла рогожей, канатом, сырой гнилью и воблой. На пристани этой редко кто сходил, разве только пригородные колхозники в базарный день и мрачные командировки в серых плащах, приезжали из области на лесозавод.

    Вокруг города по низким, пологим возвышенности раскинулись леса, могучие, нетронутые: лес для сплава рубили в верховьях реки. В лесах попадались большие луга и глухие озера с огромными старыми соснами по берегам. Сосны все время тихонько шумели. Когда же Ледовитого океана задувал прохладный, влажный ветер, нагоняя тучи, сосны грозно гудели и бросали шишки, которые крепко стучали о землю.
    Снял комнату на окраине, на верху старого дома. Господин мой, доктор, был вечно занят молчаливый. Раньше он жил с большой семьей. Но двух сыновей его убили на фронте, жена умерла, дочь уехала в Москву-доктор жил теперь один и лечил детей. Была у него одна странность: он любил петь. Тончайшим фальцетом он вытягивал всевозможные арии, сладко замирая на высоких нотах. Внизу у него были три комнаты, но он редко заходил туда, обедал и спал на террасе, а в комнатах было пасмурно, пахло пылью, аптекой и старыми обоями.

    Окно моей комнаты выходило в одичавший сад, заросший смородиной, малиной, лопухом и крапивой вдоль забора. Утром за окном возились воробьи, тучами налетали дрозды клевать смородину, доктор не гонял их и ягоду не собирал. На забор иногда взлетали соседские куры с петухом. Петух громко пел, вытягивая вверх шею, дрожал хвостом и с любопытством смотрел в сад. Наконец, он не выдерживал, слетал вниз, а за ним взлетали куры и поспешно начинали рыться возле смородиновых кустов. Еще в сад забредали коты и, затаясь у лопухов, следили за воробьями.

    Я жил в городе уже недели две, но все никак не мог привыкнуть к тихим улицам с деревянными тротуарами, с прорастает между досок травой , к скрипучим ступеням лестницы, к редким гудкам пароходов по ночам.

    Это был необычный город. Почти все лето стояли в нем белые ночи. Набережная и улицы его были негромко и задумчивы. Ночами возле домов раздавался отчетливый дробный стук - это шли редкие рабочие с ночной смены. Шаги и смех влюбленных всю ночь слышались спящим. Казалось, у домов чуткие стены и город, притаившись, вслушивается в шаги своих жителей.

    - Ночью наш сад пах смородиной и росой, с террасы доносился тихий храп доктора. А на реке бубнил мотором катер и пел гнусавым голосом: ду-дуу ...

    Однажды в доме появился еще один обитатель. Вот как это произошло. Возвращаясь как-то с дежурства, доктор увидел слепого пса. С обрывком веревки на шее сидел, забившись между бревнами, и дрожал. Врач и раньше несколько раз видел его. Теперь он остановился, рассмотрел его

    - во всех подробностях, пожевал губами, посвистал, потом взялся за веревку и потащил слепого к себе домой.

    - Дома доктор вымыл его теплой водой с мылом и накормил. По привычке пес вздрагивал и поджимает во время еды. Ел жадно, спешил и давился. Лоб и уши его были покрыты побелевшими рубцами.

    Ну, теперь иди! - Сказал врач, когда пес наелся, и подтолкнул его с террасы.

    - Пес уперся и задрожал.

    - Гм ... - Произнес доктор и сел в кресло-качалку.

    Наступал вечер, небо потемнело, но не лозунг вовсе. Загорелись яркие звезды. Гончая собака лег на террасе и задремал. Он был худой, ребра торчали, спина была острой, и лопатки стояли торчком Иногда он открывал свои мертвые глаза, настораживал уши и вел головой принюхиваясь. Потом снова клал морду на лапы и закрывал глаза.

    - А доктор растерянно рассматривал его, ерзал в качалке и придумывал ему имя. Как его назвать? Или лучше избавиться от него, пока не поздно? На что ему собака! Доктор задумчиво поднял глаза - низко над горизонтом переливалась синий блеском большая звезда.
    - Арктур? ... - Пробормотал доктор. Пес шевельнул ушами и открыл глаза.

    Арктур! - Опять сказал доктор с забившимся сердцем. Пес поднял голову и неуверенно замотал хвостом.

    - Арктур! Иди сюда, Арктур! - Уже уверенно, властно и радостно позвал доктор.

    Пес встал, подошел и осторожно ткнулся в колени хозяину. Доктор положил руку ему на голову. Так для слепого пса исчезло навсегда никогда не произнесенное имя, которым назвала его мать, и появилось новое имя, данное ему человеком.
    - Собаки бывают разные, как и люди. Есть собаки нищие старики, есть свободные и мрачные бродяги, есть глупо восторженные лжецы. Есть унижают, вымаливать подачки, подползает к любому, кто свистнет им. Извиваются, виляющие хвостом, рабски трогательные, они бросаются с паническим визгом прочь, если ударить их или просто замахнуться.

    Многое видел преданных собак, собак покорных, капризных, гордецов, стоиков, подлиза, равнодушных, лукавых и пустых. Арктур? Не был похож ни на одну из них. Чувства его к своему хозяину было необычным и возвышенным. Он любил его страстно и поэтично, возможно, больше жизни. Но он был умерен и редко позволял себе раскрываться до конца.
    - У хозяина бывало минутами плохое настроение, иногда он был равнодушен, часто от него раздражающе пахло одеколоном. Но чаще всего он был добр, и тогда Арктур? Изнывал от любви, шерсть его становилась пушистой, а тело кололо как бы иголками. Ему хотелось вскочить и умчаться, захлебываясь радостным лаем. Но он сдерживался. Уши его распускались, хвост останавливался, тело обмякало и замирало, только громко и часто колотилось сердце. Когда же хозяин начинал толкать его, щекотать, гладить и смеяться прерывистым, ворк смехом - что это было за наслаждение! Звуки голоса хозяина были тогда протяжными и короткими, булькает и шепчет, они были сразу похожи на звон воды и на шелест деревьев и ни на что не похожи. Каждый звук рождал какие-то искры и смутные запахи, как капля рождает дрожь воды, и Арктур ??казалось, что все это уже было с ним, было так давно, что он никак не мог вспомнить, где и когда. Скорее всего такое же ощущение счастья было у него, когда он слепым щенком сосал свою мать.

    Вскоре я получил возможность ближе познакомиться с жизнью Арктура и узнал много интересного.
    - Мне кажется теперь, что он как-то чувствовал свою неполноценность. На вид он был совсем взрослой собакой с крепкими ногами, черной спиной и рыжими подпалинами на животе и на морде. Он был силен и велик для своего возраста, но во всех движениях его чувствовалась неуверенность и напряженность. И еще морде его и всему телу была свойственна сконфуженно вопросительно. Он прекрасно знал, что все живые существа, окружающие его, свободнее и стремительнее, чем он. Они быстро и уверенно бегали, легко и твердо ходили, не спотыкаясь и не натыкаясь ни на что. Шаги их по звуку отличались от его шагов.

    Сам он двигался всегда осторожно, медленно и несколько боком. Часто многочисленные предметы преграждали ему путь. Между тем куры, голуби, собаки и воробьи, кошки и люди и многие другие животные смело выбегали по лестнице, перепрыгивали канавы, сворачивали в переулки, улетали, исчезали в таких местах, о которых он и не подозревал. Его же судьбой была неуверенность и настороженность. Я никогда не видел его идущим или бежит свободно, спокойно и быстро. Разве только по широкой дороге, по лугу и по террасе нашего дома. Но если животные и люди были еще понятны ему и он, наверное, как-то отождествлял себя с ними, то автомашины, тракторы, мотоциклы и велосипеды были ему совсем непонятны и страшны. Пароходы и катера возбуждали в нем огромное любопытство на первых порах. И только поняв, что ему никогда не разгадать этой тайны, он перестал обращать на них внимание. Точно так же никогда не интересовался он самолетами.

    - Но если не мог ничего увидеть, зато в чутье не могла с ним сравниться ни одна собака. Постепенно он изучил запахи города и прекрасно ориентировался в нем. Не было случая, чтобы он заблудился и не нашел дорогу домой. Каждая вещь пахла! Запахов было множество, и все они звучали, все они громко заявляли о себе. Каждый предмет пах по-своему: одни - неприятно, другие - безлично, третьи - сладко. Стоило Арктур ??поднять голову и понюхать в ту сторону, откуда тянул ветер, он сразу же чувствовал свалки и помойки, дома, каменные и деревянные, заборы и сараи, людей, лошадей и птиц так же ясно, как будто видел все это.

    Был на берегу реки, за складами, большой серый камень, почти вросший в землю, Арктур? особенно любил обнюхивать. Камень сам по себе пах неинтересно, но в его трещинах и порах надолго задерживались самые удивительные и неожиданные запахи. Они держались долго, иногда неделю, их мог выдуть только сильный ветер. Каждый раз, пробегая мимо этого камня, Арктур? Обращал к нему и долго занимался обследованием. Он фыркал, приходил в возбуждение, шел и возвращался, чтобы выяснить для себя дополнительную подробность.

    И еще он слышал тончайшие звуки, которых мы никогда не услышим. Он просыпался по ночам, раскрывал глаза, поднимал уши и слушал. Он слышал все шорохи за много верст вокруг. Он слышал пение комаров и зуд в осиное гнездо на чердаке. Он слышал, как шуршит в саду мышь и тихо ходит кот на крыше сарая. И дом для него не был молчаливым и неживым, как для нас. Дом тоже жил: он скрипел, шуршал, потрескивал, вздрагивал чуть заметно от холода. По водосточной трубе стекала роса и, накапливаясь внизу, падала на плоский камень редкими каплями. Снизу доносился невнятный плеск воды в реке. Шевелился толстый слой бревен в запанях около лесозавода. Тихо поскрипывали уключины: кто-то переплывал реку в лодке. И совсем далеко, в деревне, слабо кричали петухи по дворам. Это была жизнь, совершенно неизвестна и неслышная нам, но знакомая и понятная ему.

    И еще была у него одна особенность: он никогда не кричал и не скулил, напрашиваясь на жалость, хотя жизнь была жестока к нему .

    Однажды я шел по дороге из города. Вечерело. Было тепло и тихо, как бывает у нас только спокойными летними вечерами. Вдали по дороге поднималась пыль, слышались мычание, тонкие протяженные крики, свист плетей: из луков гнали стадо.

    Внезапно я заметил собаку, бежавшую с деловым видом по дороге навстречу стаду. По особому, напряженного и неуверенной бегу я сразу узнал Арктура. Раньше он никогда не выбирался за пределы города. «Куда это он бежит?» - Подумал было я и заметил вдруг в приблизиться уже стаде необычайное волнение.

    Коровы не любят собак. Страх и ненависть к волкам-собакам стали у коров врожденными. И вот, увидев бегущую навстречу темную собаку, первые ряды сразу остановились. Сейчас же вперед протиснулся приземистый палевый бык с кольцом в носу. Он расставил ноги, пригнул к земле рога и заревел, дергая кожей, выкатывая кровяные белки.
    Гришко! - Закричал кто-то сзади. - Беги скорее вперед, коровы стали

    Арктур, ничего не подозревая, своей неуклюжей рысью двигался по дороге и был уже совсем близко к стаду. Испугавшись, я позвал его. С разбега он пробежал еще несколько шагов и круто сел, поворачиваясь ко мне. В ту же секунду бык захрипел, с необычайной быстротой бросился на Арктура и подцепил его рогами. Черный силуэт собаки мелькнул на фоне зари и шлепнулся в самую гущу коров. Падение его произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Коровы бросились в стороны, хрипя и с грохотом сталкиваясь рогами. Задние напирали вперед, все смешалось, пыль столбом поднялась. С напряжением и болью ожидал я услышать предсмертный визг, но не услышал ни звука. << >> Между тем подбежали пастухи, захлопали кнутами, закричали на разные голоса, дорога расчистилась, и я увидел Арктура. Он валялся в пыли и сам казался кучей пыли или старой тряпкой, брошенной на дороге. Затем он зашевелился, встал и, шатаясь, побрел к обочине. Старший пастух заметил. << >> Ах, собака! - Злорадно закричал он, выругался и очень сильно и ловко стегнул Арктура кнутом. Арктур? НЕ закричал, он только вздрогнул, повернул на мгновение к пастуху слепые глаза, добрался до канавы, оступился и упал. << >> Бык стоял поперек дороги, взрывал землю и ревел. Пастух стегнул его так же сильно и ловко, после чего бык сразу успокоился. Успокоились и коровы, и стадо не спеша, поднимая пахнет молоком пыль и оставляя на дороге Аир, двинулось дальше. << >> Я подошел к Арктур. Он был грязный и тяжело дышал вывалив язык, ребра ходили под кожей. На боках его были какие-то мокрые полосы. Задняя лапа, отдавленными, дрожала. Я положил ему руку на голову, заговорил с ним, он не откликнулся. Все его существо выражало боль, недоумение и обиду. Он не понимал, за что его топтали и пороли. Обычно собаки сильно скулят в таких случаях. Арктур? Не скулил. << >> И все-таки Арктур? Так и остался бы домашним псом и, возможно, разжирел бы потом и обленился, если бы не счастливый случай, который придал всей его дальнейшей Жизнь возвышенный и героический смысл. << >> Произошло это так. Я пошел утром в лес посмотреть на прощальные вспышки лета, за которыми, я уже знал, начнется быстрое вянення. За мной увязався Арктур. Несколько раз я прогонял его. Он садился на расстоянии, немного пережидал и снова бежал за мной. Скоро мне надоело его непонятное упорство, и я перестал обращать на него внимание. << >> Лес потряс Арктура. Там, в городе, ему все было знакомо. Там были деревянные тротуары, широкие мостовые, доски на берегу реки, гладкие тропинки. Здесь же со всех сторон подступили к нему все незнакомые предметы высокая, жестковатая уже трава, колючие кусты, гнилые пни, поваленные деревья, упругие молодые елки, шуршащие опавшие листья. Со всех сторон его что-то трогало, кололо, задевало, будто сговорившись прогнать << >> из леса. И потом - запахи, запахи! Сколько их, незнакомых, страшных, слабых и сильных, значения которых он не знал! И Арктур, натыкаясь на все эти пахучие, шелестят, потрескивает колющие предметы, вздрагивал, Фукан носом и жался к моим ногам. Он был растерян и напуган. << >> Ах, Арктур! - Тихонько говорил я ему. - Бедный ты пес! Не знаешь, что на свете есть яркое солнце, не знаешь, какие зеленые утром деревья и кусты и как сильно блестит роса на траве-не знаешь, что вокруг нас полно цветов: белых, желтых, голубых и красных - и среди седых елей и желтеющей листья так нежно краснеют гроздья рябины и ягоды шиповника. << >> Если бы ты видел по ночам луну и звезды, ты, может быть, с удовольствием. Испугавшись за него, я бросился наперерез, громко окликая его. Но мой крик, видимо, придавал ему только азарта. Спотыкаясь, застревает в густоте, задыхаясь, ход я одну поляну, потом другую, спустился в балку, выбежал на чистое место и сразу увидел Арктура. Он выкатился из кустов и мчался прямо на меня. Он был неузнаваем, бежал смешно, высоко подпрыгивая, не так, как бегают обычные собаки, но гнал уверенно, азартно, лаял беспрестанно, захлебываясь, срываясь на тонкий щенячий голос. - Арктур! - Крикнул я. Он сбился с ходу, я успел подскочить и схватить его за ошейник. Он рвался, рычал, чуть не укусил меня, глаза его налились кровью, и мне большого труда стоило успокоить и отвлечь его. Он был сильно помять и поцарапан, держал левое ухо к земле: видимо, он все-таки ударился где-то несколько раз, но так велика была его страсть, так он был возбужден, что не почувствовал этих ударов. << >> С этого дня жизнь его пошла другим чередом. С утра он пропадал в лесу, убегал туда один и возвращался иногда к вечеру, иногда на следующий день, каждый раз совершенно измученный, избитый, с налившимися кровью глазами. Он сильно вырос за это время, грудь раздалась, голос окреп, лапы стали сухими и мощными, как стальные пружины.



    Авторизация  
    Авторизация  


    Обратная связь


    Комментариев нет



    Пожалуйста, войдите, чтобы комментировать

    Вы сможете оставить комментарий после входа в



    Войти

×
×
  • Создать...